Проблема нотации
04 января 2018, 17:33
Достоверно сказать, что Ружа Цагаровна Бакуринская знакома с Янушем Вулцем нельзя, и причина этого не банальна: Януша Вулца не существует в общепринятом смысле – он привидение, для тех, кто верит в призраков, и бес, для тех, кто склоняется к этой форме объяснения потусторонних сущностей. Так или иначе, Януш Вулц принадлежит к той форме бытия, которую мы, не сомневаясь, отнесем к миру иному. Его нет, если говорить совсем просто.
Врачи Ружу Цагаровну боятся и уважают, общаться с почитаемым преподавателем без крайней необходимости стесняются; голос дьявола звучит, не опошляясь физическими несовершенствами; Бакуринская голосу внемлет. Итог прост: опытные студенты в состоянии отличить Ружу-просто от Ружи-с-воплощением Януша Вулца, новички теряются, вплоть до участия докторов.
- Но все это схоластика и философия, – говорит правитель (так всегда величали ректора).
У него в кабинете нет рояля, есть арфа, а стены увешаны духовыми инструментами. Считается, что у правителя еще есть голая негритянка, но это просто догадки, которые никто не обсуждает всерьез.
- Студенты поют? – продолжает правитель. – Строят гармонические последовательности? Пишут диктант! – его слова наполняются агрессией, и чья-то мама, пришедшая спросить про Ружу Цагаровну, уже боится правителя, и диктанта боится, и жалеет о своей решимости. – Я вас, как-никак, спросил... – ректор проводит карандашом по струнам арфы, и та плачет. – Может быть мне спросить еще раз?
Маме хочется умолять отпустить карандаш, ее отпустить... оставить в покое арфу и пускай все будет так, как есть, хоть бы и с диктантом. Но рот не слушается, и она уходит молча, кланяясь и ища воздуха.
Зайти к чаду она тоже не решается, из-за двери полыхает адом, и черти визжат.
- О боже... – дышит она мерзлым воздухом на улице, радуясь, что преисподняя отпустила ее.
…
Сама пьеса, звучавшая из кабинета Ружи Цагаровны, была написана на доске, и я вам скажу, что стирать эту пьесу кощунственно. Увидев эту запись, студенты останавливаются и впадают в задумчивость, их приходится тормошить, напоминать кто они, где они... – то, что называется пространство-временным континуумом, теряет, во впечатленном студенческом уме, свою ориентационную функцию.
Представлялся Дюрер, расписывающий доску в негативе – мелом – но обретший в новой форме, ранее неведанное вдохновение.
Фреска, опиралась локтями, коленями, животом на нестрогие по точности нотные станы (по ним, видимые издалека, ползли монахи черные и правды алчущие). Станы рвались (вероятно под тяжестью греха, если не уходить от аллегорий), монахи падали, музыка кричала визгливыми кластерами, затушевавшими самое дно партитуры. Вверху зияла вечность, изображенная прозрачными и пролонгированными в никуда аккордами До мажора.
Ружа Цагаровна играла сидя, играла стоя, она пела... – в общем, пребывала в образе.
Студенты ничего не спрашивали. Они молча приходили, впечатлялись и уходили другими. В существование Януша Вулца (вероятно автора фрески и ее содержания) верили свято. И музыка для студентов становилась священнодействием, которым заниматься всуе грех.
Врачи Ружу Цагаровну боятся и уважают, общаться с почитаемым преподавателем без крайней необходимости стесняются; голос дьявола звучит, не опошляясь физическими несовершенствами; Бакуринская голосу внемлет. Итог прост: опытные студенты в состоянии отличить Ружу-просто от Ружи-с-воплощением Януша Вулца, новички теряются, вплоть до участия докторов.
- Но все это схоластика и философия, – говорит правитель (так всегда величали ректора).
У него в кабинете нет рояля, есть арфа, а стены увешаны духовыми инструментами. Считается, что у правителя еще есть голая негритянка, но это просто догадки, которые никто не обсуждает всерьез.
- Студенты поют? – продолжает правитель. – Строят гармонические последовательности? Пишут диктант! – его слова наполняются агрессией, и чья-то мама, пришедшая спросить про Ружу Цагаровну, уже боится правителя, и диктанта боится, и жалеет о своей решимости. – Я вас, как-никак, спросил... – ректор проводит карандашом по струнам арфы, и та плачет. – Может быть мне спросить еще раз?
Маме хочется умолять отпустить карандаш, ее отпустить... оставить в покое арфу и пускай все будет так, как есть, хоть бы и с диктантом. Но рот не слушается, и она уходит молча, кланяясь и ища воздуха.
Зайти к чаду она тоже не решается, из-за двери полыхает адом, и черти визжат.
- О боже... – дышит она мерзлым воздухом на улице, радуясь, что преисподняя отпустила ее.
…
Сама пьеса, звучавшая из кабинета Ружи Цагаровны, была написана на доске, и я вам скажу, что стирать эту пьесу кощунственно. Увидев эту запись, студенты останавливаются и впадают в задумчивость, их приходится тормошить, напоминать кто они, где они... – то, что называется пространство-временным континуумом, теряет, во впечатленном студенческом уме, свою ориентационную функцию.
Представлялся Дюрер, расписывающий доску в негативе – мелом – но обретший в новой форме, ранее неведанное вдохновение.
Фреска, опиралась локтями, коленями, животом на нестрогие по точности нотные станы (по ним, видимые издалека, ползли монахи черные и правды алчущие). Станы рвались (вероятно под тяжестью греха, если не уходить от аллегорий), монахи падали, музыка кричала визгливыми кластерами, затушевавшими самое дно партитуры. Вверху зияла вечность, изображенная прозрачными и пролонгированными в никуда аккордами До мажора.
Ружа Цагаровна играла сидя, играла стоя, она пела... – в общем, пребывала в образе.
Студенты ничего не спрашивали. Они молча приходили, впечатлялись и уходили другими. В существование Януша Вулца (вероятно автора фрески и ее содержания) верили свято. И музыка для студентов становилась священнодействием, которым заниматься всуе грех.
0
Комментарии (0)
