Блоги с тегом «о музыке»
10 января 2018, 11:13 Куфко Эдуард Альмохады Всемирный атлас, составленный современником Абд аль-Мумина, великим арабским географом ал-Идриси, показывает, насколько смутны и путаны были представления людей той эпохи относительно географии земель, принадлежавших Альмохадам. Историки интересуются политикой, заговорами и реконкистой; культурологи рассказывают об влиянии арабской науки и искусства на будущее европейского мира; синоптики говорят, что на территории государства Альмохадов очень редко идет дождь и пески пустыни лижут горячим языком лица потных арабов... – все, как обычно, крутится мертвыми лошадками вокруг статичного центра принятых представлений о том, что следует знать. Карусель. И фрачные ученые в бабочках, катающиеся на виду у публики со всей необходимой в этой ситуации важностью.
А история государства Альмохадов интересна. Только фокус совсем не под пестрым шатром. Он в другом месте. Да, европейская культура много взяла от арабов; да, в том числе и музыкальные инструменты: ребаб-эх-хаер (однострунный ребаб поэтов), ребаб-эль-моганни (двухструнный ребаб певцов) и ребек – потомок этих двух, оставленный арабами в наследство Изабелле Католичке, прогнавшей их из Испании. Но это опять политика, завоевания, убийства и прочее, чем так самозабвенно увлекаются люди, видящие в этом какой-то смысл.
Суть же совершенно в другом – в давней традиции зажигать вечером фонари. В государстве Альмохадов, где шершавый песок делает лица арабов смуглыми и всегда тепло, была дивная традиция всю ночь жить в темноте, освещая потускневшие без солнца картины звуками ребека. В городах: на перекрестках дорог, у ворот больших домов, на площадях, ночами звучала музыка. Как только солнце заваливалось за горизонт и по-вечернему громко ругались чайки, музыканты занимали свои места и ждали вдохновения. Потом кто-то один начинал играть, остальные подхватывали и мелодия, разложенная на множество расходящихся тропинок, звучала всю ночь. Люди видели удивительные сны и просыпались с убеждением, что Бог есть, и мир движется к вечной правде. И правды было столько, сколько было веры.
Только не для Изабеллы Католички. Она избавилась от арабов, а ребек оставила. По ночам никто больше не играл и музыку стали выворачивать туда, куда стало нужно государству.
0
09 января 2018, 12:07 Куфко Эдуард Астурия В 13-ом веке Роджер Бэкон пишет книгу «О тайнах природы и искусства и о ничтожестве магии», и как все прочие значимые работы в истории человечества, эта книга имеет свое зеркало, называемое «Астурий». Слово «зеркало» здесь несет исключительно символическое значение, никаких дословных отражений нет – смысл алхимический – то есть «для существования вещи, необходимо выравнивание ее на линии ума хотя бы двумя элементами», – считается у них. Загадочно то, что на практике мы довольствуемся только одной версией, вторая, если и существует, находится за пределами нашей досягаемости. И поскольку симметрия соблюдается не смысловая, а равновесная, то можно представить себе, что скрывается там, с другой стороны, в тех же легендах, священных книгах и прочем.
Книга «Астурий» несколько раз блеснула в философиях Ренессанса. Гвидо Бальди, скрывающий свое построение чисел от минус одного и боявшийся осуждения за сдвиг общепринятых математических констант (все выходило и вправду странно, вместе с тем объясняя те парадоксы, которые классическое деление от нуля не могло вместить), писал:
«Наука постоянно упирается в одно и то же, в Вавилонскую башню. Хронисты и клирики переделали все по-своему, в то время, как смысл был во многом математическим, если использовать эту науку, описывая общественное устройство. Мы обнаруживаем, что существует Богом определенное явление разделения людей по тому же принципу, по которому мельчайшие частицы организма образуют органы и слаженное взаимодействие их работы. И так все было выверено, пока не перемешалось: ум переваривает пищу, желудок философствует, а коленная чашечка мнит себя властительницей мира».
Йоганн Мюллер, в книге «Семнадцатая сфера» пишет:
«Однажды, я издали видел человека, который показался мне другим. Вся моя сущность звала меня к нему. Но он, обернувшись один раз и оставив след своего взгляда на мне, исчез в толпе на площади. Толкователь снов сказал, что это хороший знак. А пастор огорчился и просил больше не ходить к толкователю. Про человека никто ничего не сказал. И я решил посвятить себя науке, чтобы найти ответ самому. Поиски привели меня к Вавилонской башне».
Существует странная традиция, вероятно прививаемая «философствующим желудком», определяющая бытие явления в узкой временной шкале, опуская все формы, в которых оно существовало до и после описываемого периода. Алхимию вымели из истории, оставив напоследок несколько человек в конце 18-го века, и никто не скажет, что композитор Габриель Форе был практикующим алхимиком. Вся лаборатория переместилась на клавиатуру, символы выписывались на нотном стане, золото никто не искал, а исследования проводились в направлении «зеркал», которые иногда еще называют «философским камнем». У Форе были ученики, одного из которых мы знаем под именем Исаак Альбенис.
Его знаменитая на весь мир пьеса «Астурия» – это и есть едва ли не самая действенная из известных нам конструкций, приближающая алхимика к тем удивительным открытиям, которые веками были спрятаны в странной ловушке, называемой мышлением.
https://www.youtube.com/watch?v=OJ1VfpIgOXI
0
07 января 2018, 17:10 Куфко Эдуард Дом-музей Станислава Вецку Станислав Вецку, художник иллюстратор, с теплотой относился к петухам. Совсем не в том смысле, который представляется от слова «иллюстратор». Станислав Вецку не рисовал их направо-налево, не сажал весь мир на петушиное крыло, словом, к изобразительному искусству петух не имел никакого отношения. Смысл был в том, что «собственный курятник» – как он называл свой ум – населял один единственный петух, в отличие от других умов, битком забитых шумными несушками. Станислав Вецку мог себе это позволить, ведь иллюстрации не требуют полной фантазии, достаточно половины, чтобы представить себе графическое оформление чужой идеи. А про петуха было так – из дневника Станислава Вецку:
«Каждый человек что-то хочет. Кажется, люди готовы все кругом под себя и свои желания переделать. Тот, кто посильнее, переделает много и непременно сделает плохо тому, кто послабее, чем и умножит его страдания».
Вот такой петух. А точнее – пол петуха. Но сначала хочу обратить ваше внимание на первую иллюстрацию: «Даника Драгош в костеле. Ангелы».
Картины Станислава Вецку не смотрели попусту в мир. Они, написанные на досках, складывались боковинами к центру и раскрывая их, посетитель уже как бы участвовал в действии: поскрипывал пол, слабо пахло ладаном, а пальчики маленького ангела, казалось, и в самом деле заставляют орган играть.
Писательница Мальвина Венцлова, делясь своим впечатлением от этой работы, написала статью в «Три коня культуры»:
«Сначала вспоминается костел (его чаще видишь, и дорога к нему поцокивает брусчаткой), потом ангелы: одни заснули на статуях, другие сидят на лавках и листают Евангелие, кто-то из детей пробует орган, и только в самом конце память подходит к Данике Драгош. Даника сидит, не замечая ангелов и ставит разнохвостые закорючки на бумаге – она пишет музыку, как обычно, только в костеле и только когда никого нет, кроме ангелов, конечно.
Орган немного кривится, доставая из металлической руки тот палец, который вечно забывает честный органист, тот палец, который Данике непременно нужно вставить.
- Чистое ля! – не выдержал кто-то из взрослых.
Ребенок дернулся, ушибаясь о свои бемоли. Костел распотрошился. Даника отвлеклась от бумаги и думая, что никто не видит, полезла карандашом в ухе поковыряться.
- Чистое ля... – сказала она. – Может быть, может быть.
Ребенка прогнали и за орган посадили серьезного ангела в очках, пускай он помогает. И то ли от чистой ля, то ли от забежавшего погреться вдохновения, – костел зазвучал, присоединились колокола, смотрительница зажгла свет и вскоре пошли люди».
Экскурсовод дождалась пока все, кто хотел, прочитали вырезку из «Три коня культуры», и продолжила:
Вторые пол петуха Станислава Вецку, касаются его уникальной методики работы со своим воображением.
«В самом деле, разница между проработанной фантазией и реальностью, компенсируется тем, что ум, и так, собственно, принимая все подлинным, умеет сотворить нечто воистину безупречное, лишенное тех досадных моментов, которыми так щедро рассыпается действительность. Да, я живу в воображении (Станислав Вецку выдерживает паузу, наблюдая за реакцией слушателей). Но работа с досками и фантазирование, это не зло, согласитесь. Мне не приходится подминать под себя чьи-то стремления и чью-то волю. Я не пложу боль и отчаяние».
Дом-музей Станислава Вецку, образованный после его смерти любящими родственниками так, в память, очень скоро стал одним из самых посещаемых музеев страны. Людям, измученным страданиями, неудачами, угасающей верой в не сбывающиеся чудеса, хотелось прикоснуться к чему-то простому и определенно настоящему. Этим местом был музей, раскрывающиеся триптихи на досках, и Даника Драгош на них.
Это «Трамвай. Камерный оркестр» – экскурсовод раскрыла работу – «Три коня культуры» отправили эту работу в большой мир, в том числе, благодаря писателю Казимиру Лишинскому. Вот, можете прочесть его заметку:
«Из этой паутины – липкой и всеядной – называемой памятью, легче всего достать красного снегиря трамвая. Почему? Он большой. О нем говорили пару раз. Да и вообще, если разобраться, то он без паутины никак, равно что и паутина без него: ненаселенная пауком (это всего лишь философское допущение), она скатывается в клубок ниток, которые котятами шевелятся в корзине Даники Драгош (она вяжет). А трамвай, по совместительству с паучьей сущностью, катит Данику из порта в центр.
У него, трамвая, своя легенда. У Даники своя. Нитки просто себе шевелятся. А ангелы в трамваях не водятся.
«Или водятся?», – подумала Даника.
Вправо смотреть было без толку, там гнались за ними запыхавшиеся кусты, вечнозеленые, но сердитые, и Даника повернулась влево:
- рыбак уткнулся удочками в потолок, спит вроде;
- на скамейках старушки слушают старичков и вот-вот начнут спорить;
- ребенок оттапливает ладошкой стекло, но не везде – кажется что-то пишет.
«Наверное, он и есть ангел», – Даника решила непременно посмотреть, что ребенок рисует.
- Эту сюда, – сказала одна из старушек, – вот так, пальчиком подержи.
Проснулся рыбак. И никакие оказались это не удочки – пульты нотные оказались. Он встал, следом зашевелились старушки со старичками. Трамвай подъехал к остановке и в открывшиеся двери спешно залетел колокольный звон.
Память очень хочет посадить Данику Драгош в костеле. И чтобы она слушала музыку, где тот самый мальчик, рисовавший на окне, поет Ave Maria, под аккомпанемент камерного оркестра старушек.
- И старичков? – улыбаясь, спросила память.
- Да, и старичков.
- Пусть будет так, – ответила она.
Память любит подробности. А сюжет легко можно менять. Сзади не торопясь двигалась еще одна группа. К воротам подъехал автобус. Кто-то курил на крыльце и слышались слова:
- Тут еще поспорить надо, кто живее: Даника Драгош, никогда не существовавшая, или те, кого мы привыкли видеть.
0
05 января 2018, 20:42 Куфко Эдуард Ангел Вулкан-Чика Вспоминая Данику Драгош, начинаешь улыбаться, но ровно до пятого слова, шестое уже нужно произносить скомкав губы. Улыбка, подвижная как воля Господа, забывает о бывшем только что русле реки и вырастает в вулканчик. Так Данике и говорили в детстве: «У тебя вулканчик. Помни об этом!».
Что значит «помнить об этом», Даника не знала: «Нельзя ведь постоянно думать о вулканчике», – рассуждала она, когда вспоминала; а когда не вспоминала, то рассуждала совсем о другом. И все было так, пока ей не встретился шаман Вулкан-Чика, собиратель легенд и большой знаток древностей.
- Вулкан-Чика? – переспросила Даника.
- Чикан-Чикан-Ка-Вул! – обрадовался шаман.
Кто-то рассказывает, что Даника учила шаманский язык полгода, кто-то говорит, что все было наоборот – это неинтересно; зимой их уже видели вместе, они шли из парка и разговаривали не разобрать на каком языке, но смысл был таков:
- Во вселенной семнадцать нот, но в нашем мире звучит всего четырнадцать. Есть три тайные ноты. Мы их не знаем и потому никогда ничего не узнаем.
- А зачем так устроено? – Даника возмущенно остановилась.
- Чем больше нот, тем сложнее мир. Чтобы все понять, нужны все семнадцать. Но усложнение мира приводит к тому, что он становится неустойчивым. Одну ноту невозможно разрушить, а четырнадцать держатся друг за друга, как песчинки в домике из песка. Дует ветер, текут воды, песчинкам нужно держаться, но каждая хочет быть сама по себе и нарушает правила. Она отпускает и мир рушится.
Трамвай выехал из-за угла и поднял в воздух стаю воробьев у церкви. Старушка перекрестилась, а те, кто слушал, испугались. Очень страшно, когда кого-то слушаешь, а потом воробьи.
Даника с шаманом пошли дальше, и конец разговора остался в кармане у времени.
Спустя год Даника Драгош издает свою первую книгу, тонкую как прошлогодний сухарик, но с иллюстрациями Станислава Вецку. Посередине обложки, украшенное листьями папоротников, лежало название: «Ангел». Книгу купила только библиотека и не подумав разобраться, отправила ее в детский отдел, где и началась странная история: дети, с истовым упорством, стали рисовать одно и то же – ангелов, играющих на изогнутой флейте...
«... один конец ее в прошлом, второй в будущем – так прочитали в книге Даники Драгош, когда отобрали ее у детей – каждая нота ее пробуждает явление или силу, а ноты, взятые вместе, пробуждают мир».
На развороте улыбался счастливый Вулкан-Чика.
- Так... так-так-так, – сказал кто-то в очках.
За пару дней книгу раскупили и издательство осадили письмами про дополнительный тираж. У Вулкан-Чики брали интервью:
- Здравствуйте! – сказал шаман голосом Даники Драгош.
- Он ее съел? – испугались в толпе.
- Нет, она переводит.
На болтунов зашикали.
- Великий Дух не творил Мир, – рассказывал Вулкан-Чика, – Великий Дух сотворил семнадцать нот, из которых возникли... – Даника завозилась с переводом и оставила вариант попонятнее, – Ангелы. Мир творится постоянно, ничего устойчивого нет (шаман уже хотел крутиться, постукивал в бубен и ножками сучил), они... ох, как играют!
...
Мне кажется, что их сослали на острова в Полинезии – и Вулкан-Чику и Данику Драгош – пускай там себе танцуют. С бубном. И флейты эти... у нас все иначе устроено.
0
04 января 2018, 17:33 Куфко Эдуард Проблема нотации Достоверно сказать, что Ружа Цагаровна Бакуринская знакома с Янушем Вулцем нельзя, и причина этого не банальна: Януша Вулца не существует в общепринятом смысле – он привидение, для тех, кто верит в призраков, и бес, для тех, кто склоняется к этой форме объяснения потусторонних сущностей. Так или иначе, Януш Вулц принадлежит к той форме бытия, которую мы, не сомневаясь, отнесем к миру иному. Его нет, если говорить совсем просто.
Врачи Ружу Цагаровну боятся и уважают, общаться с почитаемым преподавателем без крайней необходимости стесняются; голос дьявола звучит, не опошляясь физическими несовершенствами; Бакуринская голосу внемлет. Итог прост: опытные студенты в состоянии отличить Ружу-просто от Ружи-с-воплощением Януша Вулца, новички теряются, вплоть до участия докторов.
- Но все это схоластика и философия, – говорит правитель (так всегда величали ректора).
У него в кабинете нет рояля, есть арфа, а стены увешаны духовыми инструментами. Считается, что у правителя еще есть голая негритянка, но это просто догадки, которые никто не обсуждает всерьез.
- Студенты поют? – продолжает правитель. – Строят гармонические последовательности? Пишут диктант! – его слова наполняются агрессией, и чья-то мама, пришедшая спросить про Ружу Цагаровну, уже боится правителя, и диктанта боится, и жалеет о своей решимости. – Я вас, как-никак, спросил... – ректор проводит карандашом по струнам арфы, и та плачет. – Может быть мне спросить еще раз?
Маме хочется умолять отпустить карандаш, ее отпустить... оставить в покое арфу и пускай все будет так, как есть, хоть бы и с диктантом. Но рот не слушается, и она уходит молча, кланяясь и ища воздуха.
Зайти к чаду она тоже не решается, из-за двери полыхает адом, и черти визжат.
- О боже... – дышит она мерзлым воздухом на улице, радуясь, что преисподняя отпустила ее.
…
Сама пьеса, звучавшая из кабинета Ружи Цагаровны, была написана на доске, и я вам скажу, что стирать эту пьесу кощунственно. Увидев эту запись, студенты останавливаются и впадают в задумчивость, их приходится тормошить, напоминать кто они, где они... – то, что называется пространство-временным континуумом, теряет, во впечатленном студенческом уме, свою ориентационную функцию.
Представлялся Дюрер, расписывающий доску в негативе – мелом – но обретший в новой форме, ранее неведанное вдохновение.
Фреска, опиралась локтями, коленями, животом на нестрогие по точности нотные станы (по ним, видимые издалека, ползли монахи черные и правды алчущие). Станы рвались (вероятно под тяжестью греха, если не уходить от аллегорий), монахи падали, музыка кричала визгливыми кластерами, затушевавшими самое дно партитуры. Вверху зияла вечность, изображенная прозрачными и пролонгированными в никуда аккордами До мажора.
Ружа Цагаровна играла сидя, играла стоя, она пела... – в общем, пребывала в образе.
Студенты ничего не спрашивали. Они молча приходили, впечатлялись и уходили другими. В существование Януша Вулца (вероятно автора фрески и ее содержания) верили свято. И музыка для студентов становилась священнодействием, которым заниматься всуе грех.
0
03 января 2018, 17:38 Куфко Эдуард Банальности – трамваи мышления «Массовая культура ведет к исчезновению личности, индивидуальности, к формированию массового человека, которым легче манипулировать», –
пишет Хосе Ортега-и-Гассет, и продолжает:
«Когда кому-то не нравится произведение искусства, именно поскольку оно понятно, этот человек чувствует свое "превосходство" над ним, и тогда раздражению нет места. Но когда вещь не нравится потому, что не все понятно, человек ощущает себя униженным, начинает смутно подозревать свою несостоятельность, неполноценность, которую стремится компенсировать возмущенным, яростным самоутверждением перед лицом произведения».
И еще пару цитат, чтобы мы хоть как-то утвердились в мире его философских представлений:
«Жизнь лишь тогда неподдельна, когда все в ней вызвано насущной и непреложной потребностью»;
«Жить как раз означает чувствовать себя гибнущим, только признание этой правды приводит к себе самому, помогает обрести свою подлинность, выбраться на твердую почву».
И, наконец, то, ради чего я столь неоднократно процитировал испанского философа:
«Банальности – трамваи мышления».
Просто прелесть! Представляется городок, в моем случае небольшой, – навряд ли чей-нибудь ум толкается в метро мегаполиса. Движенье вверх-вниз, театр, библиотека... шучу – кондитерская, разумеется! И трамвай. Он идет от порта, через набережную и в центр, где летом прячется в каштанах, а зимой красуется снегирем, надолго останавливаясь у церкви, пока не съест всех молящихся на остановке.
Но это лирика. А суть заметки в том, что искусство противопоставляет себя большей части человечества.
Так было всегда. Вспомните кроманьонцев, высмеивающих неспящего ночью товарища, изображающего на стене ногатую зебру; экстраполируем процесс на сегодняшний день и что мы видим? – жалкую кучку общающихся с Богом Homo sapiens'ов, зарабатывающих кусок ногатой зебры чем угодно, кроме плодов своего общения. Да, соглашусь, бывают такие Мамонтовы, вытягивающие Врубелей из нищеты. Но это точечные попадания и вероятность того, что это произойдет с нами, означенными sapiens'ами, исчезающе мала.
И здесь возникает сложный, хотя и вполне закономерный вопрос: Зачем sapiens, забывая свои заповеди – есть; есть разнообразнее, больше и вкуснее; а наевшись скопировать себя в максимальном количестве потомков – вдруг бросает все и приступает к творчеству?
А потому, что творчество у этих sapiens'ов вызвано «насущной и непреложной потребностью», – как сегодня уже сказал Хосе Ортега-и-Гассет.
Потому же и человек, уходящий в горы молиться, живет безлюдно десятилетия. Как объяснить его поведение социологическими законами? – никак. Так же и творчество. Это странная потребность, это высокогорный мир холодного одиночества, это вечно присутствующее желание остаться в какой-то связи с окружением, с публикой; и это страшная опасность поддаться благосклонно аплодирующему магниту массовой культуры и потерять себя.
И что тогда остается? – есть; есть разнообразнее, больше и вкуснее; а наевшись скопировать себя в максимальном количестве потомков... – но горизонты-то уже другие!
Про это хорошо сказал профессор Сергей Вячеславович Савельев:
«Посмотрите на судьбы великих ученых, мыслителей, философов – мало у кого хорошо сложилась жизнь. Это объясняется тем, что мы, как обезьяны, продолжаем конкурировать. Если среди нас появляется доминантная особь, ее надо немедленно ликвидировать – она же угрожает каждому лично. А поскольку посредственностей больше, любой талант должен быть или изгнан, или просто уничтожен».
Мы смотрим на трамвай мышления, нам хочется попасть в его банальность, прогретую дыханием толпы. Но его двери не так широки, чтобы втиснуться нам с мольбертом. И мы идем пешком, провожая его и останавливаясь на морозце, увидев то, что немедленно надо запечатлеть, пока кто-нибудь нечаянно не раздавит.
0
22 декабря 2017, 10:35 Куфко Эдуард Опера Чувствуешь зубки? Хорошо, теперь проведи языком по нёбу... чувствуешь рябь? Вот-вот – это пляж, а язык – это море, оно гуляет туда-сюда и образуется рябь. Зубки? – это белокожие туристы из северных стран, они приехали позагорать и покупаться; если ты наберешь воздуха в щеки... да-да, вот так... то там сделается очень жарко и все полезут купаться. Но далеко плавать не будут, потому, что в глубине живут сирены, и туристы их боятся.
Слышишь сестру? Вот-вот – у нее внутри живет сирена, проглотившая всех моряков Императорского Флота. Ей было невкусно, но она проглотила и теперь поет Арию Царицы Ночи. Слышишь? Страшно, да? Говорят, что моряки Императорского Флота ни капельки не умерли внутри Царицы Ночи, они сидят каждый в своем углу и пишут письма в бутылку. Те, кто это говорят, читали письма моряков. Моряки просят о помощи.
Как помочь, спрашиваешь? Я бы тебе сказал, но ты все равно не хочешь есть клюкву. Как это причем! – клюква, это и есть моряки Императорского Флота. Нет-нет, те, которых проглотила сестричкина сирена, это другие. Они плавали на флагманском корабле «Вольфганг Амадей» и не залили уши воском... тебе? – тебе не стоит, как потом его выковыривать... ну вот, не залили, и их проглотила сирена. А это совсем другие моряки. Они с корабля «Тишина».
Не будешь? Ну как хочешь... только тебе следует знать, что вот эта, самая большая клюквина, это корабельный лекарь. В глубине моря, еще глубже чем сирены, живут рыбы: рыба-печень, рыба-почки, рыба-сердце... – «тук-тук», – стучит рыба-сердце, – «тук-тук», – ей срочно нужен доктор, проверить, нет ли у нее аппендицита. А ты как думал, не будешь есть клюкву и не будет аппендицита? Нет-нет, кораблю нужны матросы, а рыбам врач.
Кислятина, да? А давай мы и сестру накормим клюквой! Пускай моряки Императорского Флота, внутри ее Царицы Ночи, вместе с другими моряками поднимут бунт. Они привяжут сирену к мачте... они заткнут ей глотку пробкой из термоса и будут весело плясать вокруг! «Вольфганга Амадея» починят, пустят на воду и уплывут подальше... к рыбе сердцу? Может быть-может быть... Но лучше к рыбе-печени – там тихо и сирены не водятся.
- Так-так-так! Это чему же тут учат ребенка? Ну, знаете... если так будет продолжаться, то он не то что оперу, он вообще музыку любить не станет!
https://www.youtube.com/watch?v=dpVV9jShEzU
0
19 декабря 2017, 12:07 Куфко Эдуард ФУГЕТТА на 5/4 (в соавторстве с Казимиром Лишинским)

1. АНДРЕЙ ТЕЛЕГИН
Телегин А. А. каждый раз, когда встречался с интересной мыслью в просторах своего ума, забивал в стол гвоздь (коробка с гвоздями и молоточек всегда лежали на том стуле, который по традиции остается пустым: «покойничий стул»). «Гвоздь в столе лучше креста на руке», – говорил Телегин, но все равно все забывал.
Приходилось варить книги в молоке, пока все буквы не слезут. Тогда Телегин намазывал их на хлеб и ел, надеясь, что из желудка буквы скорее найдут путь в голову, чем из глаз.
«С детства я любил букву "Л" и фиолетовый цвет. Это как черничное варенье на сладкой лепешке», – говорил он.
Но никто Телегина не слушал: во-первых, никого не было, а во-вторых, кошка ничего не понимала. Хотя, строго говоря, она Телегина слушала.
…
- Однако... – думала кошка, – странный типчик этот Телегин: говорит все слова в зеркальном отражении, смотрит сквозь вещи, словно его взгляд не останавливают ни шерсть, ни природная грация...
Кошка, однажды разучив «кошачью фугу», была более чем уверена, что она самая настоящая пианистка.
- Могу позировать для портрета! – говорила она Телегину.
Но тот понимал все по-своему: варил кошке мойву и мешал это варево с недоеденной утром кашей.
- Ешь сам, – она брезгливо закапывала липкую гадость лапой.
А зеленый торшер на столе вообще молчал. Он совсем не умел говорить. Только светил зеленым и то лишь благодаря тому, что зеленым был абажур. Ему было обидно, хотелось сказать, конечно... и торшер тихонько, но злобно коротил в розетке.
- Вот чертовщина! – ругался Телегин.
Он представлял себе, что придется выйти в прокуренный коридор и сквозь полупьяную толпу докрикиваться до Президента Электрического Наряда, пьющего и блудившего, как всем известно.
Чтобы этого избежать, Телегин зажигал свечи.
Кошка боялась. Когда-то ее подпалили и страх огня остался жить под ребрами.
Торшер обижался еще больше.
В квартире Телегина стоял полумрак и ощущалась холодная недоброжелательность.

2. ЭМИЛИЯ ЛЬВОВНА СПИЦЫНА
Ночь потерялась в зеркалах ослепших окон. Она повисла черными клочками клякс в графичном переплетении каштановых пальцев, забывающих уже ощущение листьев. Декабрь.
Сутки, вывернувшись, укусили себя за хвост, и утро, не сразу сориентировавшись, не успело собрать пазл привычных соотношений: Телегин проснулся кошкой, а кошка проснулась Эмилией Львовной Спицыной. Пианисткой.
Стоит ли удивляться, что человек, всю ночь расклеивавший афиши, сошел с ума, разговаривая с буквами, воплощающимися в обрывки фраз Священных Текстов:
«Бог установил клепсидру, съедающую завтрашний день и испражняющуюся вчерашним. Знай же, смертный, ты умираешь каждый день, пережеванный зубами времени. Твое будущее съедено, а вчерашнее превращено в навоз».
Спицына молилась так:
- До... Ре... Ми... Ми бемоль.
Три вопроса и один ответ. Для Эмилии Львовны, бемоли звучали ответами.
...
Кот-Телегин задирал заднюю ногу и искал смысла под хвостом: «С окружающим пространством все понятно, – думал он, – посмотрим-ка на действительность под другим углом».
В своих мировоззренческих поисках кот-Телегин заходил не очень далеко, ровно на столько, чтобы не откусить себе причинное место, как было однажды в результате «как его там...?».
- Рахманинов, – на французский манер, с "фф" в конце, напомнила Эмилия Львовна.
- Да-да-да! – вспомнил кот-Телегин. – Может пропустим сегодня Рахманинова? – заискивающим тоном попросил он.
Но Спицына поняла по-своему: сварила Телегину куриных шей.
И что... разве стоит менять такую вкуснятину на сомнительные философствования? Нет, конечно нет! Телегин с удовольствием поел и поплелся спать на кухню: там удобнейший подоконник и, что немаловажно, самая отдаленная точка от проклятого рояля.
Но и тут преотличнейше было слышно, как Эмилия Львовна причесывают музыку гребнем из пальцев, вьют-вьют косички, переплетая ноты и бушуют в экстатическом финале, восторгаясь невероятной красотой своего творения.
Кот-Телегин сонно прикрывая глаза, ждал прелюдии си минор.
Эта музыка вводила его в странное состояние – транс – ему хотелось встать, одеть брюки и сорочку, повязать как-нибудь галстук и пойти, в конце концов, добиться от Президента Электрического Наряда исправных розеток.
В такие моменты кот-Телегин подходил к роялю, поднимал глаза и смотрел на Эмилию Львовну так, что она бросала играть и говорила:
- Фу ты черт! Отвернись, сатана... ужас просто.
Спицына ходила к соседке. Та приносила свечу, ладан и псалтырь. Хотели изгнать из Телегина беса – кадили на него и тыкали свечой, пока не спалили кусок шерсти. С тех пор Телегин свечи и соседку недолюбливал.

3. АНДРЕЙ СПИЦЫН
Идея, принятая к размышлению, вначале существует в виде хаотических конструкций: ум сваливает все что знает, помнит и воображает в одну общую свалку и садится с удочкой на берегу – ждет того момента, когда появится первая рыба здравого смысла, чтобы мастерски подцепить ее и обжарить на сковородке удобоваримых формулировок.
«А что если я еще не существую? – думал Спицын. – Что если все не более чем эскиз, заготовка будущего мира... Что если мы – материал, из которого создастся задуманный готовый мир!».
Кошка-Телегина смотрела странно. Было неясно, согласна она или нет.
«Каждый Бог творит свой мир, – сказано в Священных Текстах, – и дети Богов творят свои миры».
«Потом, сама идея реинкарнации... – продолжал Спицын, – логичнее всего предположить, что душа проживает не настоящую жизнь, а ее симуляцию; оттуда все ошибки и недовольство собой. Душа учится, как учится пилот, прежде чем его выпустят в небо. Раз за разом она возвращается в исходную позицию, чтобы вновь начать сначала. И так происходит до тех пор, пока она не наработает необходимый опыт. Наш мир – симулякр».
…
Кошка-Телегина знала порядок наизусть: сначала Спицын будет бродить по комнате и что-то мычать, делая лицо глубокомысленным и неземным; потом покормит, если вспомнит, конечно...
- О! Вискас! Ароматные мясные подушечки! – азартно воскликнула кошка-Телегина и указала лапой на пластиковую миску с эмблемой кошачьего корма.
- Стоп! Снято! – режиссер вытер пот со лба. Коллеги в шутку называли его «Президентом Электрического Наряда» за издалека ощутимую наэлектризованность, передающуюся всем вокруг. «Таки заставить кошку сниматься в рекламе можно, но научить ее вести себя правильно – это на секундочку нужен талант!», – мигало в режиссерской голове.
- Андрей Андреевич, не смеем вас больше отвлекать, зная ваш насыщенный график... – фальшивые улыбки махнули крылышками губ и воздухе запахло весной и шампунем.
«О боже-боже, сегодня же премьера!», – дернулся Спицын; он замахал руками на съемочную группу и как только они ушли достал толстую партитуру.
... потом он будет махать руками и петь, – закончила кошка-Телегина.
«Без дирижера музыка не может достичь публики, – писал Спицын вечером в дневнике. – Дирижер подобен клепсидре – он засасывает музыку в чашу своего воображения и изливает потоки звуков, сделавшиеся стройными и понятными. Музыка без дирижера – это первозданный хаос, из которого может возникнуть жизнь, а может и смерть».

4. ЭМИЛИЯ ЛЬВОВНА ТЕЛЕГИНА
Эмилию Львовну Телегину за глаза называли «Президентом Электрического Наряда». Этот почет был связан с образованием Эмилии Львовны – физико-математический факультет Института и аспирантура в Университете. Водку она не пила, не курила и потому работала за двоих: за себя и за того, кто в это время курил.
Кот-Спицын жил с Эмилией Львовной повсюду; дома жил на кровати, на выезде – в сумке, а в филармонии сидел с гардеробщицами, пока хозяйка наслаждалась музыкой.
Именно кот-Спицын и подсказал Эмилии Львовне «генеральную идею», – как она сама, впоследствии, называла посетившую ее мысль.
- О! – на вдохе сказала она.
Мужики оглянулись на звук, опустили карты и молча налили по третьей.
- Так-так-так, – нервничала Эмилия Львовна, – как бы не забыть... – она искала глазами то, что могло бы служить подсказкой; нашла гвоздь.
- В стол забей! – засмеялись мужики. – Тогда точно не забудешь.
«Да, пожалуй, что так», – подумала Эмилия Львовна; забила гвоздь почти под самую шляпку, – «Чтоб колготы не затянуть».
Кот-Спицын медленно приходил в себя. Он нечаянно улегся на голые контакты и его слегка шарахнуло – шерсть стала дыбом, как у дикобраза.
...
Мысль Эмилии Львовны, забитая гвоздем в стол, была такого содержания:
А. Первичная посылка: кот-Спицын находится под напряжением;
Б. Слово «напряжение» хорошо рифмуется со словом «натяжение»;
В. Обобщение: все в мире, подобно коту-Спицыну, находится под напряжением (читай натяжением);
Г. Вывод: следует найти точку приложения и использовать натяжение-напряжение мира, как используют струну.
- Натяженье-напряженье-приложенье трам-па-пам! – жизнерадостно напевала Эмилия Львовна Телегина, но никто ее не слушал: во-первых, смена кончилась, и мужики разошлись, а во-вторых, кот ничего не понимал.
- И где нам искать вас, уважаемое натяжение? – Эмилия Львовна повернулась влево... вправо... сориентировалась, что перепутала лево-право и начала сначала, но уже с тенью недоверия этой скользкой геометрии.
Наконец, догадалась посмотреть в ящиках стола. В верхнем лежала затасканная книга Священных Текстов; открыв наугад, Эмилия Львовна прочла:
«Иные искали наугад и были биты больно и долго. Иные верили, что ищут правильно, следуя указаниям и пророческим видениям; но это суета и бесовщина, и они, подобно первым, были биты и отважены от поиска. Иные вовсе не искали и были биты за то, что не ищут. А ты что? Вправо смотрела? – Эмилия Львовна сглотнула и послушно опустила голову. – В лево смотрела? – Она глянула еще раз, мало ли чего... – И что? Надавать тебе по ушам что ли? Может сама догадаешься, что есть еще верх и низ, и сзади!».
- Ой! – Взвизгнула Эмилия Львовна; ей причудилось, что кто-то небритый ущипнул ее за ягодицу.
Она обернулась. И зря: сразу свалилась в обморок – сзади и в самом деле был небритый, только не мужик, а кот-Спицын, выросший, на две лапы вставший и с глумливой ухмылочкой.
- Что красава хвост поджала, не укушу небось... не пойду супротив воспитания.
Но никто его не слушал: никого не было, а Эмилия Львовна Телегина спали в обмороке.

5. АНДРЕАС ЛЕГИН-Т
Священные Тексты – это письма Бога тем людям, которых Он выбрал для общения; остальные, любители эпистолярной литературы, могут сколько угодно читать, восхищаться и тешиться мыслью, что и к ним обращаются... нет! – перед нами переписка Бога и Андреаса Легина-т, по прозвищу «Лев».
Впрочем, лев тоже был, а точнее сказать – львица. Суть в том, что люди, привыкшие мыслить поверхностно и доверять слухам, все перемешали на базаре: Андреас Легин-т вместе со львицей был брошен в казан общих разговоров, приправлен байками и остреньким средиземноморским фольклором; к ужину подали героя Андреаса, по прозвищу «Лев».
И пока одни ужинали, с удовольствием обсасывая косточки слухов, другие, ругаясь с голодными собаками, складывали из них легенду, по которой мы все живем.
- Сначала люди жили как получается, – рассказывали детям старики. – Потом были установлены правила и люди жили по правилам и умирали за правила. В конце времен вспомнили Легенду об Андреасе, названным "Львом", и мир превратился в карнавал: никто уже не играл самого себя, каждый человек покупал у торговца маску из папье-маше, наспех разучивал новую роль и выскакивал на сцену, запинаясь и неся околесицу – всем было смешно и счастливо.
- Так вы вовсе не старики? – спрашивали дети у стариков.
- Нет, конечно! И вы никакие не дети. Но это секрет. Его нельзя никому рассказать.
- Ведь все и без того знают... – удивлялись дети.
- Все знают, но не хотят об этом помнить.
- Это тоже часть игры?
- Да.
…
Львица видела странные сны. Засыпая здесь, у ног Андреаса, она словно просыпалась в другом месте, где «львица» превращалась в «Спицыну, Эмилию Львовну – Президента Электрического Наряда». Испуганный зверь во сне дергался, куда-то бежал и издавал странные звуки.
- Это наречие северян, – объяснял Андреасу толкователь. – Бог говорит с ней. Он со многими говорит, но не всегда на том языке, который у людей во рту. Слушай внимательно и знай: когда услышишь знакомые слова – пора действовать.
Андреас доверял толкователю. Это был один из тех людей, с которыми можно было говорить о чем-то кроме правителя, еды или женщин.
И однажды речь львицы изменилась. Андреасу показалось, что в его шатер, заблудившись, вошли блудницы – так сладко и маняще звучали эти слова.
- Я твоя, мой кот! – мурлыкала львица. – Обними меня...
Андреас Легин-т был непривычен к женским ласкам. Его наивность в отношениях с женщинами объяснялась просто: у героя есть силы только на подвиги, а ночью он спит, готовя тело и душу лететь выше народной молвы.
И внутри Андреаса, как войны по винтовым лестницам башни, поднялись чувства, названные в Священных Текстах «вожделением и страстью»; его тело воспряло и напряглось, а разум застила пелена.
- О! Какой ты наэлектризованный! – продолжала львица. – А ну-ка, дай потрогаю твои усы...
Андреас, теряя рассудок, склонился над львицей. «Какая грация... – дышал он. – Да! О, да! – дотронься до моих усов!».
…
- А почему Священные Тексты начинаются со слова «Бам»? – спрашивали дети.
- «Бам» – это первый звук Вселенной, – отвечали старики. – Все начало звучать после «Первого Великого Бам». Вы разве не читали Священные Тексты?
Дети достали книжку и самый старший из них начал читать:
- Там сказано, что «Андреас Легин-т, вначале времен, поднялся на зеленую гору, говорящую языком непонятным и злым. Там, на зеленой горе, Андреас нашел Арфу Мира, молчащую с Момента Творения».
- Да, – продолжили старики, знавшие Священные Тексты на память. – «Ее рамы были подобны пасти, а струны были подобны усам. Но Андреас Легин-т не убоялся Арфы. И тогда в Первозданной Тишине, под его могучими пальцами, прозвучало первое "Бам". Мир зазвучал и звучит до сих пор».
Дети молчали.
- И будет звучать, если вы перестанете шалить и бездельничать!
Старики засмеялись.
- А зачем миру звучать? – после паузы спросил самый старший ребенок.
- А затем, что иначе, это будет мертвый мир, – ответили старики.
После ужина играли на кимвалах. Певцы прославляли Андреаса Легина-т. А детям, засыпающим в темноте шатров, казалось, что они слышат далекое звучание Арфы Мира.
0
14 декабря 2017, 11:08 Куфко Эдуард Оркестръ «Композитор» (из записок Ружы Цагаровны Бакуринской)
Ружа Цагаровна сажала свои мысли в умы, как сажают зерна в землю; она надеялась, что однажды в чьем-то уме одно из зерен проснется и вырастет в роман. Но выходило точно как в притче: «...иное упало при дороге, и налетели птицы и поклевали то; иное упало на места каменистые, где немного было земли, и скоро взошло, потому что земля была неглубока. Когда же взошло солнце, увяло, и, как не имело корня, засохло; иное упало в терние, и выросло терние и заглушило его...».
Изо дня в день, из года в год, Ружа Цагаровна Бакуринская корчевала пни заблуждений и ложных влечений, пропалывала свой студенческий огород от неистребимых сорняков, простых как лебеда, и оттого дешевых взглядов на искусство, на жизнь, на место человека и его смысл. Но все без толку, природа постоянно оказывалась сильней. И Ружа Цагаровна сделала неутешительный, но вполне логичный вывод: Человек (именно в том случае, когда пишется с большой буквы) скорее противопоставлен природе, чем ее дитя.
…
«Старый ветер дышит медленно; в его дыхании аромат пряных трав и кофе с чесноком. Композитор, плывущий под этим ветром, пишет музыку, в которой немного больше смысла и света, чем в звездах. Однако, звезды никчемны и холодны, потому его произведения нужны только тем, кто любит запах старого дома, неспешные часы, показывающие давно прошедшее время и мышиные гнезда в кухонном шкафчике.
Молодой ветер устраивает бурелом; молодость, не умеющая создавать из того, что есть под рукой, хочет все сломать: разорвать журнал старых мод на мелкие кусочки и наклеить их на бумагу коллажем в стиле Пикассо. Композитор, чей корабль плывет гонимый молодым ветром, непременно разобьется о скалы, и там, на пустынном и безлюдном острове, юноша переживет свои грехи, как дети переживают своих родителей; в мир он вернется мудрым, а в залитой воском бутылке, он будет хранить запечатанные воспоминания, записанные от руки на сухом песке.
И есть еще один ветер – его поселил на море Бог; он совсем другой, он не облизывает смоченный слюной мизинец и не развевает волосы красавицы; этот ветер не чувствует грудь и дует прямо в сердце. Однажды услышав его зов, композитор будет искать его, если потеряет, и будет внимать только ему, если вновь найдет. Музыка, написанная с этим ветром, такая же вечная как камни и такая же чистая, как душа ребенка. Все в мире суета, кроме этой музыки».
0
13 декабря 2017, 11:22 Куфко Эдуард ЖУРНАЛИСТСКИЕ ЗАПИСКИ (об исполнении Баха)
Константин Черепахин «Музыкальный обозреватель»
«Сытенький Фицкель играет Баха настолько добродушно и угодливо, что поневоле добавляется слово "чрево". Этот господин, кажется видит в конце каждой фуги праздничный стол, на котором блины с маслом, куриный пирог и вино. Из-за этих фантасмагорий музыка звучит приподнято и с особым, неповторимым настроением, заставляющим публику отвлекаться на мысли о буфете».
«Пианист Ферапонтов погружается в музыку Баха словно летучий голландец в бездонные воды океана. Слушая его, бывает страшно утонуть... а если еще вспомнить символическое наполнение, то непременно видится апостол Петр, уверовавший на мгновение и пошедший по волнам, но не удержавшийся. В случае с Ферапонтовым, Христос утопающему руку не подал».
«Совсем иначе та же музыка звучит в исполнении фон Берга. Здесь явно присутствует мастерство иллюзиониста: Петр, на глазах у изумленного народа, ступает на воду и счастливо улыбаясь вознеся руки идет; никто кроме устроителей фокуса не знает, что лужа, внешне напоминающая море, так мелка, что идти по ней не составляет никакого труда. Публика, мыслящая столь же мелко, пребывает в экстатическом состоянии».
«Слушая хорошо темперированный клавир в интерпретации господина Фуко, представляешь себе времена Дюма и пресловутых трех мушкетеров: непозволительное разгильдяйство д'Артаньяна сменяется мрачнейшим унынием вечно пьющего Атоса; здесь вы услышите и бои на шпагах, и тайные совещания у интригана-кардинала, погоню на разгоряченных лошадях и, в финале, лишь слегка грустную улыбку белошвейки».
«Вполне убедительно Бах звучит у англичанина Фаррелла. Публика, как это часто бывает при отсутствии внешних эффектов, относится к Фарреллу с прохладцей. Вместе с тем, он имеет неизменный успех у более образованной аудитории. Полагаю, что секрет прост: Фаррелл играет ровно, не экспериментирует с темпами и штрихами, ноты чисты и лишены того, что называется "свежей интерпретацией"».
0